А какой смысл? И стоит ли его искать? Мы часто задаёмся этим вопросом, когда перед нами стоит выбор. Экзистенциалисты активно занимались объяснением неустойчивости человеческой жизни, чувства страха, отчаяния, безысходности и, конечно же, были напрямую связаны с философией смысла. Но речь пойдёт не совсем об этом. Наверняка всем знакомо ощущение «перегруженности» нарочито лживыми эмоциями, лицемерием и всеми прочими декорациями общественной жизни. И здесь для многих, казалось бы, смысл есть, но он искажён до уродливости, подмены понятий и морально-ценностного забытья. Сегодня, когда для нас стало обыденным ежедневно показывать свою жизнь в соцсетях и блогах, вся эта фальшь в людях, крича, выбралась наружу, ведь каждый стремится показать, что он не хуже других. На деле же вполне очевидно, что человечество таким образом добровольно ныряет в одну бескрайнюю иллюзию, закрывая глаза на действительный ход жизни с её подлинными ценностями и порядками.
В наши дни иллюзорность проявляется в одном, в прошлые века она находила отражение в ином, но всё ещё верным по своему существу остаётся то, что людям нравится воображать, нравится соответствовать промасленным шаблонам, и всё так же нравится презирать тех, кто от них отличается. В центре романа Набокова как раз оказался такой «непохожий» персонаж: «С ранних лет, чудом смекнув опасность, Цинциннат бдительно изощрялся в том, чтобы скрыть некоторую свою особость». А в чём, собственно, эта «особость»? Дело в том, что Ц. Ц. отличался некоторой скрытностью, «тёмный для них, как будто был вырезан из сажени ночи», оставался непонятым и отвергнутым. В каком-то роде он человек среди мира кукол, в коих нет ни искры, ни своеобразия, ни идеи. Вся их жизнь – автоматизированная программа, морально обветшалый театр. Отсюда и пошлость, и вырождение душ. Идея массового сознания в произведении раскрыта как нельзя лучше. Описанное автором людское понимание «друг друга с полуслова» лишний раз подчёркивает узость мышления окружающих протагониста. Общество настолько не признаёт его, что ставит над ним «законом предписанные опыты»: на работе в детском саду ему не дают спать, заставляют непрерывно болтать, доводят до бреда. В конечном итоге его начальство разрешает ему заниматься лишь с детьми «последнего разбора» – хиленькими и больными. Судьба героя складывается непросто: жена прямым текстом безо всякого зазрения совести сообщает, что изменяет ему. Её образ жизни даёт свои плоды: позднее выясняется, что в детсадовской группе на попечении Цинцинната оказываются дети его жены Марфиньки: хромой и злой мальчик и тучная, почти слепая девочка. Продержавшись около тридцати лет с момента своего появления на свет, преисполненный отчаянья, Ц. Ц. перестаёт следить за собой, и его «непрозрачность» становится заметной для окружающих – он попадает под арест из-за своей «гносеологической гнусности». Доподлинно неизвестно, знаком ли писатель с произведением Ф. Кафки «Процесс», но абсолютно точно можно определить схожий мотив: тоталитарный характер общества проявляется в процедуре избавления от «непохожих». Главный герой Йозеф К. также оказывается осужденным буквально не за что. Нелепость процесса доведена до пиковой точки, ведь даже судьям, ведущим дело, неизвестна вина протагониста.
Заключение в крепости – центральное место повествования, именно здесь более всего ощущается вся глубинная общественная абсурдность. Иронично, что герой – единственный узник во всей крепости. Но даже тут, казалось бы, с его скромным одиночеством соседствует нарочитая напыщенность: «державшийся отменно прямо» директор Родриг Иванович с «идеальным париком и восковым пробором», тюремщик Родион, в первый же день заключения предложивший Ц. Ц. «тур вальса», адвокат и прокурор, которые по закону были обязаны быть единоутробными братьями или же загримированными, дабы быть похожими, – всё это – лишь то, что встретило осуждённого с порога. Неразумны не только люди, но и их психология, их порядки, ведь Цинциннат даже не может узнать, когда же ему предстоит смертная казнь, и с самых первых дней начинается его мучительное изнуряющее ожидание. Однако он всё же находит себе занятие: читает журналы, постоянно о чём-то думает. Описание его быта в тюрьме перебивается воспоминаниями из жизни: и о детстве, и о Марфиньке, которую, судя по трепетности речей, Цинциннат всё ещё сильно любит, несмотря на её открытую супружескую неверность.
Дни тянутся медленно, всё вокруг будто сон. Все книги и журналы прочитаны, «тоска, тоска» окутывает разум, но в очередной раз узник сидит и перебирает «уже виденные страницы», которые навеивают всё новые и новые размышления, хоть как-то занимающие вяло плетущееся время. Детальный характер описания чувств, действий героя, его разбегающиеся мысли, спутанное сознание способны вскружить голову каждому. Использование многоточия, восклицания позволяет услышать каждый вздох, каждый шаг метающегося по камере Цинцинната. Спустя неделю у протагониста появляется сосед – подозрительно ухоженный «сахарный безбородый толстячок». «Маслянистым басом» поздравил заключённого с этим ярко нарядившийся директор, пытаясь обрадовать тем, что «теперь, с наперсником, не будет так скучно». Тут же Цинциннату сообщили о возможности свидания с Марфинькой – это взбудоражило его куда больше. Он не мог спать, предвкушая завтрашнюю встречу, мысли и воспоминания летели комом оставляя позади тёмную ночь. В размышлениях героя читается его чувственность. Он романтизирует образ жены, описывает её с непревзойдённой нежностью, словно влюблённый юноша, трепещущий в ожидании взглянуть на возлюбленную. Конечно, он помнит все обиды, но всё-таки не может смять и выбросить свои чувства. Размышления сменяются сном, бредом, страхом: «Казнь или свидание?». Повествование ведётся очень сюрреалистично, размывая границы между сном и явью, всё сливается в единый пестрящий поток волнующегося сознания.
Неверно рассчитав время свидания, Цинцинната оповещают о том, что по закону оно будет положено завтра. Заключённый просит хоть какой-то гарантии, спрашивая: «существует ли в мнимой природе мнимых вещей, из которых сбит этот мнимый мир, хоть одна такая вещь, которая могла бы служить ручительством, что вы обещание своё выполните?», – эта фраза отлично описывает всё устройство окружения героя. Ответа он, конечно же, не получает, так как директор меняет тему, начиная говорить о простудившемся адвокате. На следующее «очаровательно утро» Цинциннату сообщают: «Идут-с». Нарядившись во всё лучшее Ц. Ц. предвкушает долгожданную встречу с Марфинькой, но… в камеру заходит м-сье Пьер – тот самый второй заключённый, прибывший совсем недавно. Вся эта сцена сочится приторностью и своеобразной уродливо-комичной патетикой, что вызывает очередной приступ отвращения к той иллюзорной любезности и дружелюбию, которыми пропитаны все речи сотрудников тюрьмы. Цинциннат же остаётся замкнутым, открыто показывая свою неприветливость.
Снаружи герой кажется безэмоциональным и отрешённым, но мы понимаем, что это вовсе не так. Чего только стоит дневник – там вся его душа, страсть, разразившаяся в кричащих, удивительно глубоких мыслях, раскиданных на шуршащих страницах. День встречи «открылся гулом голосов». На свидание явилась не только вся семья жены, но и мебель. Вводящий в ступор гротеск этой сцены в очередной раз подчёркивает немыслимый абсурд жизненного уклада: здесь и отец, и братья-близнецы, и «просвечивающиеся от старости» дед с бабкой, и даже нынешний молодой человек Марфиньки. Ужасает дальнейшее описание того, как продолжает прибывать «мебель, утварь, даже отдельные части стен, велосипед, стол с инкрустациями…». Глаза лезут на лоб, хочется закричать, всё это – словно страшный сон, и каждый новый предмет нестерпимо бьёт по голове, и каждая новая реплика поражает своим безумием. В конце концов, как таковой беседы не происходит. Только тесть, проклиная, клокочет: «Горе, горе!», а шурин призывает покаяться. Цинциннату так и не удается обмолвиться даже парой слов наедине с женой.
Проанализировав приблизительно половину книги, можно отметить интересную закономерность: философские размышления и тонкие чувства, раскиданные на страницах дневника героя, сменяются отчётливо контрастным, сумасбродным поведением окружающих, которое, наседая на воспалённо-уставшую голову Цинцинната, кажется, может «сломать ему шею». И каждый раз, всецело погружаясь в представленный театр абсурда, возникает искреннее удивление тому, насколько Ц. Ц. психологически вынослив и способен к сознательному существованию вне этого хаоса. Дальнейшее описание всё больше и больше походит на сон, всё больше и больше становится иррациональным. Выясняется, что м-сье Пьер оказался будущим палачом осуждённого, и всё их знакомство, якобы из благих побуждений, – чистая бутафория. Такой разворот событий не может не повергнуть в шок своей глубинной бесчеловечностью – отражением кривого зеркала, где гуманизм превратился во что-то неузнаваемое. Звуки подкопа, раздающиеся по ночам, даровали Цинциннату веру в спасение, однако в конечном итоге из дырявой стены, безжалостно хохоча, выкатились директор и Пьер и пригласили заключённого в комнату через прорытый туннель. Там Ц. и встретил вершителя своей судьбы: «в раскрывшемся футляре, на черном бархате, лежал широкий, светлый топор». Не говоря ни слова, протагонист нырнул в душную земляную щель, и, к удивлению, оказался в трещине скалы – на свободе. Однако радость от увиденной «розовой глубины неба» длилась недолго. Тут же из-за выступа появилась дочка директора Эммочка – именно с ней на протяжении всего повествования узник связывал надежду на побег. Она повела его за собой, в то время как Ц., «смеясь от нетерпения», до последнего верил в спасение. К несчастью, девочка привела его в столовую, где Родриг Иванович в компании м-сье Пьера спокойно попивал чай.
Необходимый по правилам праздный визит к главным чиновникам и неожиданная вторая встреча с Марфинькой не приносят Цинциннату никакой радости. Он лишь снова замыкается в себе ещё больше, рассеян и молчалив. Поведение жены – как очередной маркер непробиваемой пошлости – она добилась визита, но «пришлось пойти на маленькую уступку, – одним словом, обычная история», – из чего становится ясно ценой чего она оказалась здесь. Не упускает возможности Марфинька предложить себя и Цинциннату, но он даёт понять ей, что это сущий вздор. Она безумолку болтает о встречи с матерью Ц., о том, что к ней сватается сосед, и ведь прекрасно знает, что ждёт мужа уже совсем скоро, но в совершенном недоумении вопрошает: «А вот ты почему такой скучный, кислый, Цин-Цин?». Речи Марфиньки как тарелка переслащенной каши, немногочисленные реплики Ц. Ц. – маленькая щепотка перца. Обессилев и не сумев сказать ничего важного, заключённый снова садится в карету мысли и хватается за упряжь последних строк, ставя точку в этой неравной борьбе: «Вот тупик тутошней жизни, — и не в её тесных пределах искать спасения».
Поистине сюрреалистическое описание казни подводит черту в изобличении тоталитарного общества. Сквозь палача просвечиваются перила, вся собравшаяся на площади публика – прозрачные люди. На плахе Цинциннат «раздваивается»: «другой Цинциннат» – как бы его душа, убегает прочь от помоста, толпы; валятся деревья, всё рушится, какая-то женщина несёт уменьшенного палача, словно личинку, всё падает и расползается, и среди этой беспросветной грязной пыли Ц. Ц. направляется туда, «где, судя по голосам, существа ему подобные». На этом эмоционально бурном моменте произведение заканчивается, оставляя за собой неизгладимое впечатление.
«Приглашение на казнь» – психологическая антиутопия – назвать её таковой позволяет центральный эмоционально-социальный фокус. В этом произведении на первом месте стоит описание не карательных мер, не технологического прогресса, здесь наибольшее внимание уделяется изображению толпы, губительного массового сознания, готового вмиг растолочь любого, кто не соответствует его порядкам. Общество, окружающее главного героя, завоевали пошлые истины, лицемерие, шаблонность. Свободномыслящий, творческий, талантливый человек – «непохожий» и «непрозрачный» враг. Именно индивидуальность делает наш мир ярче, разнообразнее и богаче, именно уникальность и всевозможные открытия позволяют сохранять интерес к жизни. В противном случае общество обречено: повсеместная унификация, в том числе и интеллектуальная, приведёт к вырождению, подобному описанным Набоковым большому пыльному разрушению, затмившему разумы людей раз и навсегда.
